Как исчез объективный мир и появился субъективный идеализм?

Сразу оговорюсь, что полностью раскрыть в одной-двух статьях такую сложную тему, как субъективный идеализм, решительно невозможно. Однако оставлять ее на откуп спекулянтам всех мастей и фильмам наподобие «Матрицы» тоже как-то не хочется. Ведь прежде чем самому размышлять над такими скользкими вопросами, как «Реален ли мир, который я вижу?», или «Есть ли что-нибудь вне моего сознания?», не мешало бы узнать или вспомнить, что по этому поводу уже думали неглупые люди прошлых времен.

Начнем с забавного и, вместе с тем, показательного факта, что субъективный идеализм, как направление, сформировался намного позже объективного идеализма — в XVII—XVIII вв. Большинство эллинских философов чаще всего рассуждало в совершенно противоположном направлении. В пику будущим субъективным идеалистам, ставящих в основу всего индивидуальные ощущения, греки наоборот чаще всего рассуждали об обманчивости и недостоверности наших чувств.

К примеру, Парменид вообще заявил, что мир сам по себе абсолютен, «полон» и неизменен, а все изменения — лишь иллюзия, вызванная нашими чувствами. Истину мы узнаем лишь из «божественного откровения», которое познается разумом. Платон писал о нас и нашем мире, как о «копиях», эманациях (от позднелат. emanatio — «истечение, исхождение») Истинного Идеального мира. В индийских религиях привычный нам мир тоже предстает как «иллюзорный покров Майи» в противоположность Божественному Абсолюту.

Была, конечно, в эллинском мире и философия скептицизма, но ее отношение к внешнему миру было еще далеко от положений субъективного идеализма и заключалось в утверждении всё той же ненадежности человеческого познания — правда, доведенной до крайней степени. Мол, кто его знает, каков он, этот мир, на самом деле? Так софист Горгий утверждал, что ничего не существует, а если что-либо и существует, то оно непознаваемо, и даже если существует и познаваемо для кого-либо одного, то он не может передать свое знание другим. Как говорила Эллочка-людоедка, мрак!

Как видите, в целом древней человеческой мысли представление о том, что вне нас ничего не существует, было просто чуждым. Как мне кажется, причиной этого было то, что в те времена индивиду было трудно помыслить себя совершенно автономным, вне связи с обществом и Богом — именно проявляясь в ином, взаимодействуя через иное и иных человек обретал смысл и стимул существования.

К XVII—XVIII вв. еку, когда европейское общество, мыслимое (пусть и на интуитивном плане), как сакральное единство, стало обществом автономных буржуа-индивидов, эгоистов, чье единство держится на, так называемом, «общественном договоре», когда католическую идею «коллективного спасения» (спасения через Церковь) сменила протестантская идея «личного спасения» — именно тогда и оформилась в умах мыслителей идея о индивидуальном сознании, как источнике Истины, а следовательно и всего, что раньше мыслилось иным.

Исходным пунктом любого субъективного идеализма стало знаменитое положение Рене Декарта — «Cogito ergo sum» («Мыслю — следовательно, существую»). Интересно, что к данному утверждению Декарт пришел вовсе не с целью отринуть объективность внешнего мира. Цель была другая — найти самую достоверную, неопровержимую, исходную точку для дальнейшего человеческого познания — то, что в математике называют аксиомой — утверждением, не требующем доказательств. Далее Декарт тоже действовал как математик — выводил из этой аксиомы существование и Бога, и материи, и внешнего мира.

Иное дело — субъективные идеалисты. Кстати, 12 марта 1685 года можно по праву назвать Днем Субъективного идеалиста, потому что именно тогда на свет родился основатель этого философского направления — епископ и философ Джордж Беркли. Это о нем другой великий Джордж — Байрон — когда-то иронически писал:

«Епископ Беркли говорил когда-то: „Материя — пустой и праздный бред“ Его система столь замысловата, Что спорить с ней у мудрых силы нет, Но и поверить, право, трудновато…»

Беркли, в отличие от эллинов, сомневающихся в истинности наших чувств и ощущений, напротив, назвал их единственным достоверным источником мировосприятия. В результате все предметы становились лишь «комплексами ощущений» («идеями»), существующими только в нашем уме. Отсюда Беркли сделал довольно забавный вывод — «Esse est percipi» («Существование — есть восприятие», то есть, чтобы вещь существовала, она должна кем-то восприниматься). Грубо говоря, камень на пустынном необитаемом острове существовать не может, ибо никем не наблюдается.

Интересно, что своей философией Беркли, как и Декарт, не собирался потрясать основы религии. Напротив, ее целью была борьба, как против, набиравшего тогда силу, материализма (о какой существующей до нас и вне нас Вселенной может идти речь, если Вселенная — лишь комплекс наших ощущений?), так и тех скептиков, которые считали, что ощущения лгут и мир непознаваем. Ведь если именно ощущения и составляют реальность бытия, то значит познание этого бытия более чем доступно. Материализм Беркли не любил особенно — говорят, даже когда-то с ненавистью пнул камень — опровергал, так сказать, его материальность.

Следующий знаменитый субъективный идеалист Давид Юм поступил более незамысловато — он тоже сказал, что человек познает лишь свои ощущения, а по поводу того, откуда берутся эти ощущения, просто махнул рукой — мол, «от неведомых причин».

Неудивительно, что все эти замечательные рассуждения таили в себе опасность превратить мир личности в жутковатый кошмар вселенского одиночества и вселенской же шизофрении. О том, как философы из этой ситуации выкручивались — я расскажу в следующей части статьи.